Творцы апокрифов [= Дороги старушки Европы] - Андрей Мартьянов

Линии, очерчивающие многолучевую звезду, занялись пламенем — пока еще невысоким, призрачно-малиновым, пронизанным золотистыми вспышками. Изабель недоуменно уставилась на неизвестно откуда взявшийся огонь, бесшумно плясавший шагах в двух от нее, и на ленты сизоватого дыма, поднимавшиеся к потолку и сворачивающиеся там в туманные облачка. В горле запершило, на глаза навернулись слезы.

«Я же сгорю! — растерянно подумала она. — А если не сгорю, то непременно задохнусь! Это… это несправедливо! Я ведь почти сообразила, каков ответ на мою загадку!»

Дверь напротив нее, уже почти неразличимая за языками разгорающегося пламени, открылась. Даже не открылась — распахнулась от изрядной силы толчка, отбросившего створку к стене и едва не сорвавшего с петель. В проеме возник человеческий силуэт, озиравшийся по сторонам и тревожно звавший:

— Изабель? Изабель, ты здесь?

Времени на раздумья не оставалось. Еще немного, и непонятный огонь вырастет до высоты человеческого роста. Девушка судорожно вдохнула наполненный горьким дымом воздух, зажала рукавом рот, зажмурилась, и, с силой оттолкнувшись от стены, ринулась вперед, точно собираясь прыгнуть с высокого обрыва в глубокий омут. Она пролетела через зал, краем глаза заметив наконец-то взревевшее оранжевое сияние, как живое, пытавшееся ухватить ее, но поймавшее только затлевший подол, с размаху врезалась в кого-то и услышала самый желанный звук в мире — стук закрывающейся за спиной двери.

Ее спасителю пришлось торопливо отступить на несколько шагов, чтобы не упасть вместе с ней. Отрезанное дверной створкой пламя гудело и облизывало преграду, на которой вырастали и лопались тягучие пузыри расплавляющегося лака.

— Все хорошо, — успокаивающе проговорил голос у нее над головой. — Вы в безопасности.

Изабель отважилась приоткрыть слезящиеся глаза. Ей пришлось несколько раз быстро сморгнуть, дабы убедить себя, что зрение не вздумало ее сыграть с ней жестокую шутку. Она хотела заговорить, но язык отказывался подчиняться. Поначалу ей удалось издать неразборчивое сипение, и лишь затем отчетливо выговорить:

— Гай? Гай, это в самом деле ты?

— Думаю, что я, — серьезно ответил сэр Гисборн, и она внезапно поняла, что только ее присутствие удерживает обычно спокойного и на редкость уравновешенного молодого человека на тонкой грани между действительностью и безумием. Мессиру Гаю выпал свой лабиринт и свои чудовища, а знакомство с ними ни для кого не проходит даром. — Хотя в последнее время я начал изрядно сомневаться во всем, даже в том, что я — это именно я, а не кто-то другой. Что с вами случилось, мистрисс Изабель?

— Ничего хорошего, — рассеянно пробормотала девушка, только сейчас догадавшись бросить взгляд по сторонам и озадаченно нахмурившись. Вокруг покачивались искореженные и перекрученные жестяные ленты, свисавшие с невидимого потолка. Кое-где между лентами висели под самыми невероятными углами разнообразные зеркала — серебряные и бронзовые, побольше и поменьше, в вычурных рамах и без. Изабель не заметила, чтобы блестящие пластины поддерживало что-то, кроме воздуха. Зеркала тоже плавно раскачивались на неощущаемом ветерке, тускло отражая два цветных пятна, в которых при определенном воображении угадывались женщина в зеленом платье и мужчина, нерешительно обнимавший свою спутницу за плечи — то ли в попытке защитить, то ли не позволяя ей свалится на пол.

— Это мы? — вдруг спросил Гай, ткнув рукой в расплывчатые тени. Вернее, не рукой, а кончиком зажатого в ладони меча.

— Конечно, — твердо сказала Изабель. Она небрежно помахала своему отражению, и то послушно повторило жест. — Кто же еще?

Сэр Гисборн промолчал. До того, как он услышал крики мистрисс Уэстмор, доносившиеся словно из-за толстой каменной стены, его времяпровождение заключалось в беспорядочных метаниях из стороны в сторону и разбивании зеркал, причем он старался проделывать это как можно быстрее. Отполированные металлические листы, вопреки всем законам разума, отражали что угодно, кроме него. В матовых глубинах возникали лица его знакомых, друзей, случайных встречных, а порой и вовсе незнакомых людей. Это зрелище он вполне мог вытерпеть, но, стоило ему подольше задержать взгляд на каком-нибудь образе, картина разительно менялась. Лица людей превращались в синюшные, ухмыляющиеся маски мертвецов, полуистлевшие пальцы требовательно стучали по гладкой изнанке зеркал, заставляя их покрываться сетью трещин, а затем выламывали острые куски металла, прокладывая себе путь наружу. Гай довольно быстро выяснил, что в разбитом зеркале всякие попытки жутких существ выбраться на свободу прекращаются, и принялся за работу. Однако, пока он расправлялся с одним противником, десяток других почти успевал добиться своего. У сэра Гисборна не оставалось времени на размышления и попытки осознать, что все это означает и куда он попал. Он твердо знал: одно из зеркал фальшивое, скрывающее за собой выход, и, если он не успеет его отыскать, призраки заберут его с собой, в мир обманчивых, искаженных отражений.

Но теперь, когда рядом с ним стояла вполне живая и слегка заикающаяся от пережитого страха девушка, зеркала исправно выполняли то, для чего предназначались. За одно это Гай был согласен простить мистрисс Уэстмор любые ее прегрешения и выходки — как прошлые, так и будущие.

— С меня причитается большой должок, — глухо произнесла Изабель. — Но сейчас нужно придумать, как найти остальных. Кажется, я поняла, зачем мы здесь.

Она не успела договорить. Зеркала подернулись зеленоватой патиной, а затем начали с легким звенящим шорохом осыпаться вниз — в точности падающий снег, только не белый, а черный, прорезаемый сияющими вспышками осколков. «Снегопад» продлился сущие мгновения, Гай и Изабель успели только растерянно переглянуться в тягостном предчувствии новых неприятностей. Но лабиринт из камня и лабиринт из зеркал пропали, сменившись бескрайней мертвенно-пепельного равниной под низким свинцовым небом с обрывками синеватых облаков. Царившую здесь тишину разрушило низкое, довольное ржание вполне живой лошади, а спустя миг к нему присоединился звенящий от недоверчивой радости человеческий голос.

Эксод[21]

Перемена места, перемена участи

11 октября 1189 года, раннее утро. Замок Ренн-ле-Шато, его подземелья и окрестности, Лангедок.

Массивная, целиком отлитая из почерневшего железа дверь неожиданно легко описала в воздухе полукруг и с протяжным дребезгом встала на место. Из-за створки донесся приглушенный щелчок закрывшегося замка, породивший чуть слышное эхо на всех этажах замка — от подвалов до верхних сторожевых площадок и вращающихся на вершинах башен флюгеров.

— Вот и все, — Бланка де Транкавель аккуратно пристроила медную лампу в неглубокой выемке кладки и изучающе посмотрела на старшего брата, в прямом смысле этих слов рухнувшего прямо на пыльные ступеньки. — Ты доволен?

— Я устал, как хромоногая гончая, весь день носившаяся по горам, — вырубленная из желтоватого гранита бесстрастная маска, обычно заменявшая Тьерри де Транкавелю лицо, вдруг раскололась, явив вполне узнаваемое выражение человека, терзаемого беспощадной головной болью. Бланка, подхватив юбки, торопливо присела позади брата и привычными, осторожными движениями пальцев начала растирать его виски, сварливо напомнив:

— Можешь как угодно относиться к отцу Ансельмо, но все же не забывай пить гадость, которую он для тебя готовит. Иначе так и будешь ходить с раскалывающейся головой. Ты меня слышишь?

— Угу, — Тьерри блаженно прикрыл глаза. — Мадам Бланка, примите мою глубочайшую и искреннюю благодарность. Без тебя это сляпанное на скорую руку представление потеряло бы весь свой блеск. Нам, конечно, неоправданно везло, и я поражаюсь, как они ничего не заподозрили… Я уже говорил тебе, что ты умница?

— Триста двенадцать раз со дня нынешнего Рождества, — педантично отозвалась Бланка. — Можешь сказать еще столько же — от тебя не убудет, а мне приятно. Твоя заключительная речь, кстати, была великолепна и почти правдива. Я заслушалась. Похоже, она и послужила последней каплей, после чего они кинулись отсюда сломя голову. Между прочим, ты не ответил: доволен, что их тут больше нет?

— Людей, которые за два дня перевернули замок с ног на голову? — в обманчиво мягком голосе Тьерри послышалось искреннее возмущение. — Разумеется, я просто счастлив, что они наконец убрались!

— Мессир Тьерри, отныне я не сомневаюсь в вашей способности кого угодно обвести вокруг пальца, но неужели вы полагаете свою сестру деревенской дурочкой? — обиженно нахмурилась Бланка. — Тебе хотелось, чтобы они остались, так ведь?

— Ну-у… Ладно, твоя взяла, — сдался Тьерри. Он предпочитал не спорить со сводной сестрой, признавая, что де Транкавель-младшая не по летам сообразительна, умна и жестко-расчетлива. — В каждом из этой компании имеется нечто, чего не достает нам… Азарт, жизнелюбие, преданность — назови любое качество, не ошибешься. Я мог бы подыскать им достойное занятие, однако сейчас они еще не готовы. Пусть наведаются в свою драгоценную Святую землю, набьют шишек и поймут, насколько поганой может быть жизнь и люди.